Увидавши трех вооруженных людей, всадники тотчас же повернули лошадей и скрылись в горах.
Канзасские молодцы, развалившиеся в фургоне, не видели появления верховых и только, увидавши себя в темноте, поняли, что Билль закрыл их неспроста. Но все было тихо кругом, и Билль уже отдернул фартук.
— Что случилось? Зачем это вы нас закрыли, Билль? — спросил канзасец со шрамом.
— Боялся, что вас пристрелят, джентльмены! — иронически ответил Старый Билль.
— Кто?
— Агенты.
— Разве вы их видели?
— Сию минуту они показались и, не будь дураки, ускакали… Ну, я первым делом и побеспокоился за вас, джентльмены… Я вполне уверен, что если бы агенты напали, вы были бы убиты первыми! — внушительно прибавил Старый Билль.
— Спасибо, Билль, за заботу о нас… Мы никогда не забудем вашей услуги! — весело проговорил бледный брюнет.
— Не стоит благодарности… Вы знаете, я на ветер слов не пускаю!
И Билль приказал мулам тронуться.
Чайкин был испуган, а Дунаев добродушно его утешал:
— А ты, Чайкин, не трусь… Видишь, они уехали…
— А эти? — шепнул Чайкин, указывая на фургон.
— Этих Старый Билль обработает. Умнее Старого Билля нет, братец ты мой, дилижанщика. Он первый по этим местам и всех людей насквозь понимает… И знаешь ли, что я слышал про этого самого Билля?
— Что?
— Будто он сам занимался такими делами, когда молодой был.
— Ну? — недоверчиво протянул Чайкин.
— Так сказывают. Говорят, он первый по этой части был… Но только скоро бросил это занятие… потому после одного случая совесть зазрела.
— После какого?
— А ошибкой дитю пристрелил. Целил, значит, в фургон, в человека, и рука, что ли, дрогнула, но только дитю убил. И, как увидал он этого убитого дитю, бросил это самое дело… и скрылся из этих мест… И только через несколько лет поступил в дилижанщики… И стал первым дилижанщиком… И пассажиров бережет и этих самых агентов изничтожает… Ненавидеть их стал… И те его не любят… Однако редко на его дилижанс нападают… Знают, что он стрелок отличный и винтовка у него, брат, на редкость.
Правда ли это была, или же кем-либо сочиненная сказка, обратившаяся потом в легенду, трудно было сказать, но что в те времена на большой дороге между Денвером и Сан-Франциско о Старом Билле ходила такая молва, в этом Чайкину пришлось убедиться и потом.
К восьми часам фургон поднялся на перевал. Оттуда дорога спускалась в равнину.
— Ну, садитесь, джентльмены… Теперь поедем рысью… И ружья можно положить… А на случай чего револьверы в кармане… Не так ли, Дун?
— Правильно, Билль. И нож вдобавок за кушаком! — прибавил Дунаев, указывая на пояс.
— Вы, я знаю, бывалый… А все-таки сдурили.
— Знаю, знаю… Извините, Билль…
— Теперь этим молодцам вы задали заботы! — сердито сказал Старый Билль.
Он остановил мулов, и все сели в фургон.
Канзасцы хотели было дать место Дунаеву, но он, к их удивлению, сел рядом с Чайкиным, лицом к двум молодым канзасцам.
— Вам, Дун, неудобно… Садитесь к нам. Место есть! — предложил один из них.
— Мне и здесь хорошо… благодарю вас! — ответил Дунаев.
Канзасцы опять переглянулись, и Чайкин заметил это.
Между тем фургон спустился с горы и поехал по красивой зеленой равнине, полной цветов. Дорога была отличная, и в фургоне почти не трясло.
— Ну, земляк, теперь можно и про твое житье-бытье продолжать. Очень ты любопытно все обсказываешь про Америку! — проговорил Чайкин.
— Да, братец ты мой, вольная сторона… И всякого народу здесь есть. Со всяких стран сюда приезжают — счастия искать. А главное — нет прижимки. И коли ты себя соблюдаешь, тебе все дороги открыты, даром что ты из простого звания… Да здесь звания не разбирают… Сегодня ты, скажем, дрова пилишь, а завтра тебя выберут в сенаторы, и никто не удивится… Наш один российский тоже на большую должность попал… после пяти лет, когда настоящим американцем стал, с правами, значит.
— И ты американец?
— Форменный… Хоть в губернаторы могу! — добродушно рассмеялся Дунаев. — Я ведь уже седьмой год как здесь… И если правду тебе говорить, так еду во Франциски жениться.
— На американке?
— На американке… Обученная! В школе была. Здесь, братец ты мой, все должны обучаться… Хочешь не хочешь, а учись!.. Свадьбу справлю и открою мясную… Надоело скот гонять… Ты на свадьбу-то ко мне приходи. Ужо я тебе и адрес дам…
— Приду беспременно… А ты, Дунаев, сказывай про свою жисть-то здесь…
— Да на чем я тогда остановился?
— А как ты Мошкиным компаньоном был и как он тебя вызволил… А по какой причине, ты и не объяснил…
— По какой причине?.. А из-за пьянства. Я, братец ты мой, на конверте первый пьяница был! Запоем пил до последних сил. И чуть бы я не пропал, кабы не добрые люди… Ну, так слушай, Чайкин, как все это вышло. Я расскажу тебе, как я в самом начале закурил в этой Америке. Думал, порки за поркой не будет… валяй вовсю… И вальнул…
Дунаев на минутку примолк, откашлялся и продолжал:
— Месяц это либо полтора этак жил я по-хорошему. Работал на пристани, и босс меня первым рабочим считал, и у чехов в полном, можно сказать, удовольствии находился. Добрые люди были: и чех и жена его, чешка. Он столяр был, а она шитьем занималась. Ладно. Жил я таким манером и вовсе напитками не занимался. Потому в будни некогда: придешь домой, пообедал, да и спать. А по воскресеньям, когда, значит, шабаш, я около чехов остаюсь. Они непьющие, и мне нежелательно. Так только за обедом пивка кружки две выпью с чехом, — вот и всего…
Дунаев остановился… Он увидал карты в руках у одного из канзасцев и вдруг обратился к вчерашнему партнеру: